Джарылгач
---------------------------------------------------------------------
Книга: Б.Житков. "Джарылгач". Рассказы и повести
Издательство "Детская литература", Ленинград, 1980
OCR & SpellCheck: Zmiy (zmiy@inbox.ru), 9 июня 2002 года
---------------------------------------------------------------------
Борис Степанович
Житков. Джарылгач
Новые штаны
Это хуже всего - новые штаны. Не ходишь, а штаны
носишь: все время смотри, чтоб не капнуло или еще там что-нибудь. Зовут
играть - бойся. Из дому выходишь - разговоров этих! И еще мать выбежит и
вслед кричит на всю лестницу: "Порвешь - лучше домой не возвращайся!"
Стыдно прямо. Да не надо мне этих штанов ваших! Из-за них вот все и вышло.
Старая фуражка
Фуражка была прошлогодняя. Немного мала, правда. Я
пошел в порт, последний уж раз: завтра ученье начиналось. Все время
аккуратно, между подвод прямо змеей, чтоб не запачкаться, не садился
нигде, - все это из-за штанов проклятых. Пришел, где парусники стоят,
дубки. Хорошо: солнце, смолой пахнет, водой, ветер с берега веселый такой.
Я смотрел, как на судне двое возились, спешили, и держался за фуражку.
Потом как-то зазевался, и с меня фуражку сдуло в море.
На дубке
Тут
один старик сидел на пристани и ловил скумбрию. Я стал кричать: "Фуражка,
фуражка!" Он увидал, подцепил удилищем, стал подымать, а она вот-вот
свалится, он и стряхнул ее на дубок. За фуражкой можно ведь пойти на
дубок? Я и рад был пойти на судно. Никогда не ходил, боялся, что заругают.
С берега на корму узенькая сходня, и страшновато идти, а я так, поскорей.
Я стал нарочно фуражку искать, чтоб походить по дубку, очень приятно на
судне. Пришлось все-таки найти, и я стал фуражку выжимать, а она чуть
намокла. А эти, что работали, и внимания не обратили. И без фуражки можно
было войти. Я стал смотреть, как бородатый мазал дегтем на носу машину,
которой якорь подымают.
С этого и началось
Вдруг бородатый перешел с кисточкой на другую сторону
мазать. Увидал меня да как крикнет: "Подай ведерко! Что, у меня десять
рук, что ли? Стоит, тетеря!" Я увидал ведерко со смолой и поставил около
него. А он опять: "Что, у тебя руки отсохнут - подержать минуту не
можешь!" Я стал держать. И очень рад был, что не выгнали. А он очень
спешил и мазал наотмашь, как зря, так что кругом деготь брызгал, черный
такой, густой. Что ж мне, бросать, что ли, ведерко было? Смотрю, он мне на
брюки капнул раз, а потом капнул сразу много. Все пропало: брюки серые
были.
Что же теперь делать?
Я стал думать: может быть, как-нибудь отчистить
можно? А в это время как раз бородатый крикнул: "А ну, Гришка, сюда,
живо!" Матрос подбежал помогать, а меня оттолкнул, я так и сел на палубу,
карманом за что-то зацепился и порвал. И из ведерка тоже попало. Теперь
совсем конец. Посмотрел: старик спокойно рыбу ловит, - стоял бы я там,
ничего б и не было.
Уж все равно
А они на судне очень торопились, работали, ругались и
на меня не глядели. Я и думать боялся, как теперь домой идти, и стал им
помогать изо всех сил: "Буду их держаться" - и уж ничего не жалел. Скоро
стал, как черт: весь перемазался, и рожу тоже. Этот, с бородой, был
хозяин; Опанас его зовут.
Пришел третий
Я все Опанасу помогал: то держал, то приносил, и все
делал со всех ног, кубарем. Скоро пришел третий, совсем молодой, с мешком,
харчи принес и сдачи. Стали паруса готовить, а у меня сердце екнуло:
выбросят на берег и мне теперь некуда идти. И я стал как сумасшедший.
Стали сниматься
А они уж все приготовили, и я жду, сейчас скажут: "А
ну, ступай!" И боюсь глядеть на них. Вдруг Опанас говорит: "Ну, мы
снимаемся, иди на берег". У меня ноги сразу заслабли. Что ж теперь будет?
Пропал я. Сам не знаю, как это снял фуражку, подбежал к нему: "Дядя
Опанас, - говорю, - дядя Опанас, я с вами пойду, мне некуда идти, я все
буду делать". А он: "Потом отвечай за тебя". А я скорей стал говорить: "Ни
отца у меня, ни матери, куда мне идти?" Божусь, что никого у меня, все
вру: папа у меня - почтальон. А он стоит, какую-то снасть держит и глядит
не на меня, а что Григорий делает. Сердито так.
Так и остался я
Как гаркнет: "Отдавай кормовые!" Я слыхал, как сходню
убирают, а сам все лопочу: "Я все буду делать, в воду полезу, куда хотите,
посылайте". А Опанас как будто не слышит. Потом все стали якорь подымать
машиной: как будто воду качают на носу этой самой машиной - брашпилем. Я
старался изо всех сил и ни о чем не думал, только чтоб скорей отойти,
только чтоб не выкинули.
Сказали - борщ варить
Потом паруса стали ставить, я все вертелся и на берег
не глядел, а когда глянул - мы уже идем, плавно, незаметно, и до берега
далеко - не доплыть, особенно если в одежде. У меня мутно внутри стало,
даже затошнило, как вспомнил, что я сделал. А Григорий подходит и так
по-хорошему говорит: "А ты теперь поди в камбуз, борщ вари; там и дрова".
И дал мне спички.
Какой такой камбуз?
Мне стыдно было спросить, что это - камбуз. Я вижу: у
борта стоит будочка, а из нее труба вроде самоварной. Я вошел, там плитка
маленькая. Нашел дрова и стал разводить. Раздуваю, а сам думаю: что же это
я делаю? А уж знаю, что все кончено. И стало страшно.
Ничего уж не поделаешь...
Ничего, думаю, надо пока что борщ варить. Григорий
заходил от плиты закуривать и говорил, когда что не так. И все
приговаривает: "Да ты не бойся, чего ты трусишь? Борщ хороший выйдет". А я
совсем не от борща. Стало качать. Я выглянул из камбуза - уж одно море
кругом. Дубок наш прилег на один борт и так и пишет вперед. Я увидал, что
теперь ничего не поделаешь. Мне стало совсем все равно, и вдруг я
успокоился.
Поужинали и спать
Ужинали в каюте, в носу, в кубрике. Мне хорошо было,
совсем как матрос: сверху не потолок, а палуба, и балки толстые - бимсы,
от лампочки закопчены. И сижу с матросами. А как вспомню про дом, и мамка
и отец такими маленькими кажутся, где-то шевелятся. Все равно: и я теперь
ничего не могу сделать, и мне ничего не могут. Григорий говорит: "Ты,
хлопчик, наморился, спать лягай", - и показал койку.
Как в ящике
В кубрике тесно, койка, как ящик, только что без
крышки. Я лег в тряпье какое-то. А как прилег, слышу: у самого борта вода
плещет чуть не в самое ухо. Кажется, сейчас зальет. Все боялся сначала -
вот-вот брызнет. Особенно когда с шумом, с раскатом даст в борт. А потом
привык, даже уютней стало: ты там плещи не плещи, а мне тепло и сухо. Не
заметил, как заснул.
Вот когда началось-то!
Проснулся - темно, как в бочке. Сразу не понял, где
это я. Наверху по палубе топочут каблучищами, орут, и зыбью так и бьет;
слышу, как уже поверху вода ходит. А внутри все судно трещит, кряхтит на
все голоса. А вдруг тонем? И показалось, что изо всех щелей сейчас вода
хлынет, сейчас, сию минуту. Я вскочил, не знаю, куда бежать, обо все
стукаюсь, в потемках нащупал лесенку и выскочил наверх.
Пять саженей
Совсем ночь, моря не видно, а только из-под самого
борта зыбь бросается, как оскаленная, на палубу, а палуба из-под ног
уходит, и погода ревет, воет со злостью, будто зуб у ней болит. Я
схватился за брашпиль, чтоб устоять, а тут всего окатило. Слышу, Григорий
кричит: "Пять саженей, давай поворот. Клади руля! На косу идем!" Дубок
толчет, подбивает, шлепает со всех сторон, как оплеухами, а он не знает,
как и повернуться, - и мне кажется, что мы на месте стоим и еще немного, и
нас забьет эта зыбь.
Поворот
Пусть куда-нибудь поворот, все равно, только здесь
нельзя. И я стал орать: "Поворот, поворот! Пожалуйста, дяденьки,
миленькие, поворот!" Моего голоса за погодой и не слыхать. А Опанас охрип,
орет с кормы: "Куда, к чертям, поворот, еще этим ветром пройдем!" Еле
через ветер его слышно. Григорий побежал к нему. А я стою, держусь, весь
мокрый, ничего уже не понимаю и только шепчу: "Поворот, поворот, ой,
поворот!"
Сели
Думаю:
"Григорий, Гришенька, скажи ему, чтоб поворот". И так я Григория сразу
залюбил. Как он борщ-то мне помогал! Слышу обрывками, как они на корме у
руля ругаются. Я хотел тоже побежать просить, чтоб поворот. Не дошел - так
зыбью ударило, что хватился за какой-то канат, вцепился и боюсь двинуться.
Не знаю уже, где паруса, где море и где дубок кончается. Слышу, Григорий
кричит, ревет прямо: "Не видишь, толчея какая, на мель идем!" И вдруг как
тряханет все судно, что-то затрещало, - я с ног слетел. На корме
закричали, Григорий затопал по палубе. Тут еще раз ударило об дно, и дубок
наклонился. Я подумал: теперь пропали.
Стало светать
Григорий кричит: "Было б до свету в море
продержаться! Вперлись в Джарылгач в самый. Еще растолчет нас тут до
утра!" А тут опять дубок наш приподняло, стукнуло об дно; он так весь и
затрепетал, как птица. А зыбь все ходит и через палубу. Я все ждал, когда
тонуть начнем. А тут Григорий на меня споткнулся, поднял на ноги и
говорит: "Иди в кубрик; не бойся: мы под самым берегом". Я сразу перестал
бояться. И тут заметил, что стало светать.
Второй Джарылгацкий знак
Я залез в кубрик. Пощупал - сухо. Судно не качало, а
оно только вздрагивало, как даст сильно зыбью в борт, - как будто раненое
и умирает. Я вспомнил про дом: черт бы с ними, с брюками, головы бы не
сняли, а теперь вот что. А наверху, слышу, кричат: "Я ж тебе говорил - под
второй Джарылгацкий и выйдем". Я забился в койку и решил, что буду так
сидеть, пусть будет что будет. Что-нибудь же будет?
Берег
А
наверху погода ревет, и каблуки топают. Слышу, по трапу спускаются, и
Григорий кричит: "Эй, хлопчик, как тебя? Воды нема в кубрике?" Я думал -
ему пить, и стал руками шарить. А он где-то впереди открыл пол и, слышу,
щупает. Я опять испугался: значит, течь может быть. Григорий говорит:
"Сухо". Я выглянул из койки в люк; мутный свет видно, и как будто все
сразу спокойней стало: это от свету. Я выскочил за Григорием на палубу.
Море желтое и все в белой пене. Небо наглухо серое. А за кормой еле виден
берег - тонкой полоской, и там торчит высокий столб.
Вывернуться!
Ветром обдувало, я весь мокрый, и у меня зуб на зуб
не попадал. Опанас тычет Григорию: "Если бы за знак закрепить да взять
конец на тягу, вывернулись бы и пошли". А Григорий ему: "Шлюпку перекинет,
вон какие зыба под берегом лопаются, плыть надо". Опанас злой стоит, и ему
ветром бороду треплет, страшный такой. Посмотрел на меня зверем: "Вот оно,
кричал тогда, дурак: "В воду, я хоть в воду", - вот все через тебя. Лезь
вот теперь за борт!" Мне так захотелось на берег, и так страшно Опанаса
стало, что я сказал: "Я и поплыву, я ничего". Он не слыхал за ветром и
заорал на меня: "Ты что еще там?" У меня зубы трясутся, а я все-таки
крикнул: "Я на берег"...
С борта
Опанас кричит: "Плыви, плыви! Возьмешь не знай кого,
через тебя все и вышло. Полезай!" Григорий говорит: "Не надо, чтоб
мальчик. Я поплыву". А Опанас: "Пусть он, он!" - и прямо зверем: "Звал
тебя кто, черта лохматого! Пропадем с тобой, все равно за борт выкину!"
Григорий ругался с ним, а я кричу: "Поплыву, сейчас поплыву". Григорий
достал доску, привязал меня за грудь к доске. И говорит мне в ухо: "Тебя
зыбью аккурат на Джарылгач вынесет, ты спокойно, не теряй силы". Потом
набрал целый моток тонкой веревки. "Вот, - говорит, - на этой веревке
пускать тебя буду. Будет плохо, назад вытяну. Ты не дрефь! А доплывешь,
тяни за эту веревку, мы на ней канат подадим, закрепи за столб, за знак
этот, а вывернемся, сойдем с мели, ты канат отвяжи скорей, отдай, сам
хватайся за него, мы тебя на нем к себе на судно и вытянем". Мне так
хотелось на берег, казалось, совсем близко, я на воду и не глядел, только
на песок, где знак этот торчал. Я полез на борт. А Гришка спрашивает: "Как
звать?" А я и не знаю, как сказать, и, как в училище, говорю: "Хряпов", а
потом уже сказал, что Митькой. "Ну, - говорит Григорий, - вались, Хряп!
счастливо".
На доске
Я
бросился с борта и поплыл. Зыбь сзади накатом, в затылок мне, и вперед так
и гонит; я только на берег и смотрю. А берег низкий, один песок. Как зыбью
подымет, так под сердце и подкатывает, а я все глаз с берега не свожу. Как
стал подплывать, вижу: ревет прибой под берегом, рычит, копает песок, все
в пене. Закрутит, думаю, и убьет, прямо о песок головой. И вот все ближе,
ближе...
Зыбь лопается
Вдруг чувствую, понесло-понесло меня на гребешке,
высоко, как на руках, подняло, и сердце упало: сейчас зыбь лопнет, как
трахнет об песок! Не буду живой! А тут веревка моя вдруг натянулась, и
зыбь вперед пошла и без меня лопнула. И так пошло каждый раз - я
догадался, что это Григорий с судна веревкой правит. Я уж песок под ногами
стал чувствовать, хотел бежать, но сзади как заревет зыбь, нагнала,
повалила, завертела, я песку наглотался, но на доске снова выплыл.
За знак
Наконец я выкарабкался. Глянул на судно: стоит и
парусами на зыби колышет, как птица подстреленная. А я так рад был, что на
земле, и мне все казалось, что еще качает, что земля подо мной ходит. Я
отвязался от доски и стал тянуть веревку. Знак как раз тут же был:
громадный столб с укосинами, и наверху что-то наворочено вроде бочки. Я
взял веревку на плечи и пошел. Ноги в песке вязнут, и во рту песок, и в
глаза набило, и низом метет песком. Еле веревку вытащил... Смотрю, уж
кончилась тонкая веревка, и канат пошел толстый. Я его запутал, как умел,
за знак, под самый корень, и лег на песок - весь дух из меня вон, пока я
тянул.
Вывернулись
Знак дрогнул. Вижу - натянулся канат; я привстал.
Судно повернулось, оттуда стали мне махать. Я встал и начал отпутывать
канат, - здорово затянуло. Судно пошло, канат ушел в воду, потянулась и
веревка, как живая змейка, так и убегает в море.
Берег или море?
Я видел, как Григорий с борта махал мне рукой, -
хватайся, вытащим на веревке, - я не знал: тут остаться или к Опанасу и в
море. Оглянулся - сзади пустой песок, а все-таки земля. Я думал, а веревка
змейкой убегала и убегала. Вот доска дернулась и поползла. Сейчас уйдет! Я
подумал: остаться, и все-таки бросился за доской в воду. Но тут зыбь
ударила, я назад, а доска ушла.
Один
Я
видел, как доска скакала по зыби к судну, а судно уходило в море. Вот тут
я схватился, что я один, и я побежал прямо прочь от берега по песку. А
вдруг тут совсем никого нет и ни до кого не дойти? Я опять оглянулся -
судно было совсем далеко, только паруса видно. Лежал бы теперь в койке и
приехал бы куда-нибудь.
Стадо
А
вдали я увидел, будто стадо. Пошел туда - ну, вот, люди, пастухи там
должны быть. Боялся только, что собаки выскочат. Я перестал бежать, но шел
со всех сил. Волочу ноги по песку. Когда стал подходить, вижу - это
верблюды. Я совсем близко подошел - ни одной собаки нет. И людей тоже.
Верблюды
Верблюды стояли как вкопанные, как ненастоящие. Я
боялся идти в середину стада и пошел вокруг. А они как каменные. Мне стало
казаться, что они неживые и что этот Джарылгач, куда я попал,
заколдованный, и стало страшно. Я так их стал бояться, что думал: вот-вот
какой-нибудь обернется, ухмыльнется и скажет: "А я..." Ух!.. Я отошел и
сел на песок. Какие-то торчки растут там вроде камыша, и несет ветер
песок, и песок звенит о камыш - звонко и тоненько. А я один. И наметает,
наметает мне на ноги песку. Мои брюки не узнать стало. И показалось мне,
что меня заметает на этом Джарылгаче, и такое полезло в голову, что я
вскочил и опять к верблюдам.
Избушка
Я
подошел, встал против одного верблюда. Он стоял, как каменный. Я вдруг
стал кричать; что попало кричал во всю глотку. Вдруг он как шагнет ко мне!
Мне так страшно стало, что я повернулся и бежать. Бежать со всех ног!
Смейтесь, вам хорошо, а вот когда один... все может быть. Я не оглядывался
на верблюдов, а все бежал и бежал, пока сил хватило. И показалось мне, что
нет выхода из этих песков, а верблюды здесь для страху. И тут я увидел
вдали избушку. Весь страх пропал, и я пустился туда, к избе. Иду,
спотыкаюсь, вязну в песке, но сразу весело стало.
Мертвое царство
В избушке ставни были закрыты, а за плетнем во дворе
навес. И опять нет собаки, и тихо-тихо. Только слышно, как песок о плетень
шуршит. Я тихонько постучал в ставни. Никого. Обошел избушку - никого. Да
что это? Кажется мне или в самом деле? И опять в меня страх вошел. Я
боялся сильно стучать, - а вдруг кто-нибудь выскочит, неизвестный
какой-нибудь. Пока я стучал да ходил, я не заметил, что со всех сторон
идут верблюды к избушке, не спеша, шаг за шагом, как заводные, и опять мне
показалось, что ненастоящие.
В яслях
Я
стал скорей перелезать через плетень во двор, ноги от страху ослабли,
трясутся; перебежал двор, под навес. Смотрю - ясли, и в них сено.
Настоящее сено. Я залез в ясли и закопался в сено, чтоб ничего не видеть.
Так лежал и не дышал. Долго лежал, пока не заснул.
Ведро
Просыпаюсь - ночь, темно, а на дворе полосой свет. Я
прямо затрясся. Вижу, дверь в избушку открыта, а из нее свет. Вдруг слышу,
кто-то идет по двору и на ведро споткнулся, и бабий, настоящий бабий голос
кричит: "Угораздило тебя сослепу ведро по дороге кинуть, я-то его ищу!"
Домовой
Она
подняла ведро и пошла. Потом слышу, как из колодца воду достает. Как пошла
мимо меня, я и пискнул: "Тетенька!" Она и ведро упустила. Бегом к двери.
Потом вижу, старый выходит на порог: "Что ты, - говорит, - пустое
болтаешь, какой может быть домовой! Давно вся нечисть на свете
перевелась". А баба кричит: "Запирай двери, я не хочу!" Я испугался, что
они уйдут, и крикнул: "Дедушка, это я, я!" Старик метнулся к двери, принес
через минуту фонарь. Я вижу - фонарь так в руках и ходит.
Что оно такое - Джарылгач?
Он долго подходить боялся и не верил, что я не
домовой. И говорит: "Коли ты не нечистая сила, скажи, как твое имя
крещеное". "Митька, - кричу, - Митька я, Хряпов, я с судна!" Тут он только
поверил и помог мне вылезть, а баба фонарь держала. Тут стали они меня
жалеть, чай поставили, печку камышом затопили. Я им рассказал про себя. А
они мне сказали, что это остров Джарылгач, что здесь никто не живет, а
верблюдов помещицких сюда пастись приводят и только кой-когда старик их
поить приезжает. Они могут подолгу без воды быть. Берег тут - рукой
подать. А пошли верблюды за мной к избе потому, что подумали, что я их
пить зову, они свой срок знают. Старик сказал, что деревня недалеко и
почта там: завтра домой можно депешу послать.
Мамка
Через
день я уж в деревне был и ждал, что будет из дому. Приехала мамка и не
ругала, а только все ревела: поглядит и в слезы. "Я, - говорит, - тебя уж
похоронила..." Ну, с отцом дома другой разговор был.
http://lib.ru/PRIKL/ZHITKOW/dzharylgach.txt